В музейно-выставочном центре Исторического музея Южного Урала сегодня, 13 октября, открывается выставка стрит‑фотографа из Петербурга Ларисы Ивановой «Я городу смотрю в глаза»
Лана Литвер
Стрит-фотограф выглядит максимально странно. Он идет по городу с фотокамерой наперевес и, не прячась, прицеливается в прохожих. Ничего не происходит: люди идут по своим делам, лица у них одинаково хмурые, дела у них одинаково беспокойные. Дома стоят, облака плывут, машины едут. День как день. Течет жизнь, которую никто из нас не замечает. Мы не видим в обыденности ничего необыкновенного. Все ровно и предсказуемо. Эта ровная, ничем не примечательная жизнь интересна только уличному фотографу.
Уличный фотограф Лариса Иванова выглядит максимально странно. На левое запястье намотан ремень от фотоаппарата, в руке камера, на плече сумка, в ней еще одна. «Чтобы не менять объективы. А камера в руке — потому что кадр уйдет, я не успею достать из сумки, а тем более из рюкзака», — объясняет.
Прерывает разговор на полуслове и бросается навстречу двум тетушкам. Подбегает очень близко и тычет камерой в лицо.
«Вы такая красивая сегодня! У вас чудесная улыбка, спасибо вам!» — успевает сделать четыре-пять щелчков, пока женщины в недоумении отворачиваются и открывают рты, чтобы вступить в дискуссию.
Мы идем по набережной, продолжаем разговор.
«Однажды я шла позади мужчины, очень импозантного такого… привлекательного. Я подняла камеру, взяла его в объектив и сказала: „Простите, не подскажете, который час?“. Он обернулся, и я нажала на кнопку», — Лариса отвлекается и направляется наперерез молодой паре.
Она поднимает камеру и делает несколько кадров буквально в упор. Девушка улыбается смущенно, молодой человек недоволен:
— Уберите кадр. Сотрите.
— Нет, не буду.
— Вы не имеете права. Я не давал вам разрешения на съемку.
— Мне не нужно ваше разрешение.
— А если я камеру разобью?
— Тогда отправитесь в полицию.
Девушка ушла далеко вперед, но парень продолжает разговор, тихо, но агрессивно. Еще минут пять обмена любезностями, и он уходит догонять подругу, накрыв Ларису своими угрозами.
Фотограф немного растеряна: «Вот это да, Челябинск… В Петербурге всякое бывало, но разбить камеру мне никто не угрожал».
Лариса остается в боевой стойке, для нее этот инцидент не повод менять сценарий
«Интересно, что делает этот человек?» — она направляется к рабочему, который мастерком замазывает трещина на асфальте напротив «Мегаполиса».
Садится на корточки рядом с ним, щелкает с земли, одновременно знакомится: «Здравствуйте! Я из Петербурга. Приехала сделать серию портретов челябинцев. Вас как зовут?» — не перестает снимать, меняет позицию.
Дяденька с мастерком улыбается, потом вспоминает, что у него не все передние зубы в сохранности, смущается и шутя говорит, что раз такое дело — аж из Питера, раз фотосессия, — то надо платить. Лариса достает из кармана пятьдесят рублей и отдает: «Договорились! Тогда попозируйте мне».
Лариса Иванова беспрерывно фотографирует свой Петербург и любые другие города последние лет пятнадцать. Когда-то питерский корреспондент «Коммерсанта», авторитетный уличный фотограф Александр Петросян, которому она, волнуясь, принесла свои первые снимки, сказал ей: «Все можешь выкинуть в помойку. Лариса, тебе нужны люди. Нужна эмоция! Подойди, тыкни эту камеру им в лицо! Ты девочка, тебя не побьют».
И она запомнила.
Лариса Иванова не дает названий своим работам
— Научить видеть кадр невозможно?
— Невозможно. Нет. Когда я решила всерьез заняться фотографией, я пошла в фотошколу «Смена». Я бесконечно благодарна моей учительнице Марии Витальевне Белявской, она дала мне азбуку — технические знания, необходимые любому фотографу. За первые два года, пока поняла, чего я хочу, убила два фотоаппарата.
— Поломала?
— Нет. Физически истратила: каждая камера рассчитана на определенный ресурс — на 150 тысяч щелчков. Вы знали? Ну вот. Я снимала как бешеная. В принципе, и сейчас так снимаю.
— В режиме «Позавтракала и иду в город»?
— Да-да. Я поняла, что мне интересны люди. Не пейзажи, не портреты, не постановочные снимки. Кроме людей в мире нет ничего интересного. Это объясняется еще и моим характером, я холерик. Мне нужен адреналин, неожиданность.
— Экстремальный режим.
— Да. И нерв, в кадре обязательно нужен нерв. Когда первого января я выхожу в девять утра снимать Петербург после новогодней ночи и сажусь в пустой троллейбус, и кондукторша вдруг орет, что в троллейбусе снимать нельзя, потому что это стратегический объект…
— Вы серьезно?
— Они серьезно. Вот вы бы повернулись и ушли. Я сказала: «Что? Снимать нельзя? Да с чего вдруг?» Я понимаю, что людям утром первого января просто надо как-то сбросить раздражение, а тут я с фотоаппаратом. Чем не экстрим?
— Никогда не удаляли фото?
— Нет, никогда. Не помню. Как говорил легендарный Анри Картье-Брессон, для меня нет ничего круче момента срабатывания кнопки. Это самый апогей. Вот ты была в поиске, в ожидании столько времени: увидела, поймала момент! Кайф.
Лариса мчится навстречу дворнику в оранжевом жилете и с метлой. Дворник не местный и к фотографам лояльный. Пока Лариса его «расстреливает» в упор, не переставая раздавать комплименты, какой он яркий и трудолюбивый, спокойно стоит и улыбается, польщенный вниманием. Никаких вопросов о нарушении личных границ и прав граждан.
— Откуда вы знаете, что снимать? Вы за секунду до момента должны знать, что вот сейчас будет кадр?
— Не знаю, это всегда спонтанно. Я снимаю в ручном режиме, сама выставляю настройки. Черт его знает, когда нужно подождать, замереть. Это интуиция. Ты гуляешь и не знаешь, что сейчас произойдет. Люди идут навстречу, как сейчас… Или знаете, как я придумала? Еду в метро на эскалаторе вниз, держу камеру и фотографирую людей, которые поднимаются мне навстречу. Разная реакция: кто-то позирует, кто улыбается, кто-то отворачивается. Но мне ничего за это не будет, они меня не догонят.
— А в вагоне фотографируете?
— Да, конечно. Я встаю, поднимаю камеру, делаю кадр и боковым зрением вижу ужас на лицах людей: как она посмела? Это как вообще? Но я никого не обидела.
Была ситуация, когда я сфотографировала девушку через стекло в соседнем вагоне. И стою защищенная. А она вдруг переходит ко мне в вагон: «Ну что, — улыбается, — хорошо получилась?»
— Но чаще в воздухе повисает напряжение?
— Да, в девяноста процентах случаев это напряжение. Но оно того стоит. Ради момента съемки, ради кадра. Это какой-то… не знаю, как сказать… душевный экстаз: да, ты сделала, ты смогла.
Мы с Ларисой останавливаемся перекусить, и разговор идет более неспешно и обстоятельно.
— Бывает, сажусь на электричку и еду в Ломоносов. В электричке вообще хорошо снимать людей. Прицеливаюсь и снимаю. Моя нерусская рожа тоже меня оберегает: думают, мало ли, иностранка. Однажды — смешно — у меня камера висела на плече, сзади подошли и скрутили объектив. И тут же стоят мальчишки, даже не убегают. Поворачиваюсь: «Вы чего?» Они тут же: «Ой, извините, мы думали, вы иностранка!» И вернули.
Так вот я приехала в Ломоносов. Представляете — снегопад невероятный, стеной. И на платформе стоит собака. Ну кто? Господь бог все это устроил специально для меня. Я сделала один кадр, села на электричку и уехала обратно. Я ехала ради этой собаки. Я понимаю, что бывают моменты, когда господь бог мне улыбается. И я его не забываю благодарить всякий раз.
— О вас говорят, что вы снимаете минорную, нуарную историю города?
— Я не комментирую эти оценки. Я говорю: до свидания. Потому что зачем спорить? Человека все равно невозможно ни в чем убедить.
Как говорила моя учительница, если меня ожидает судьба американской домохозяйки Вивьен Майер, которая стала известна после смерти, когда нашли ее архив пленок и это сейчас классика фотографии, — значит, такова судьба. Но я не могу человека научить видеть и чувствовать то, что чувствую я.
— Город — отражение вашего состояния?
— Конечно. Все мои фотографии — это я. Мое одиночество, острое одиночество. Все кадры отражают мое внутреннее состояние. Даже если я снимаю бездомных — я снимаю себя.
— И тогда неважно, понята ты или нет?
— Неважно. Это зависит от личного эмоционального состояния человека: срезонировало с ним мое или нет?
Я не считаю, что моя фотография минорная. Она просто настоящая. Не могут же быть одни птички, бабочки, листочки, голые тетки… Люди хотят праздника? Но праздник не может быть вечным. Он, как мыльный пузырь, лопнет, и мы придем к обыденности. Нельзя закрывать глаза на жизнь и заказывать праздник. Это иллюзия.
А обыденность — она такая. Это и есть жизнь. И есть фотография, которая заставляет думать и чувствовать.
— Что нужно понимать человеку, который хочет заниматься уличной фотографией?
— Нужно очень хотеть. Очень. Потому что все вокруг против того, чтобы ты снимал. Ты как на границе. Ты всякий раз переходишь границу.
— Вот молодые люди на улице об этом и говорили.
— Я понимаю. Я как красная тряпка в городе. Я вызываю на себя огонь. Послушайте, а где у вас можно поснимать непарадный Челябинск?