Выставки Никаса Сафронова в Челябинске всегда собирают рекордную аудиторию: примерно 13 тысяч посетителей в месяц
Лана Литвер
— Никас, есть такое понятие «модный художник». Как бы вы объяснили, что это такое?
— Знаете, модным был Дали, Леонардо, Микеланджело. Модными были все.
— Нет, не все.
Сауны и бани Челябинска
— Мы говорим о великих и известных. Рубенс, Веласкес, Рембрандт… Правда, Рембрандт вложил деньги в тюльпаны, обеднел и его выбросили из дома, ну неважно. Модным был и Ван Гог. У Ван Гога вообще все было прекрасно вопреки общепринятому представлению. Он ничего не продавал, да, Но это специально делал. Брат его обеспечивал так, что тот мог содержать двух своих любовниц с их семьями, и еще хватало на абсент, на лучшие холсты и на лучшие краски. До сих пор его картины — будто вчера написаны.
— Что их делало модными?
— Они были интересными и вкусными. Микеланджело начинал с того, что делал скульптуры под старых мастеров: брал мрамор, ваял якобы античные скульптуры, второй век до нашей эры… Его разоблачили, но не наказали, а наоборот, похвалили, лично папа Римский, — и он стал модный.
— В жизни каждого из них был какой-то счастливый момент?
— Конечно! Но это не вдруг и сразу — а только благодаря огромному труду. И таланту.
— Вы модный художник?
— Да, наверное, но я не вижу в этом слове негативной окраски. Есть модный случайный и временный, а есть модный вечный. Но это не плохо, это просто факт.
— Вы помните момент, когда вы впервые это поняли о себе?
— Пожалуй. Когда Влад Листьев, по-моему, в 1989 году позвал меня в программу «Взгляд». Я вдруг стал интересен. Появился такой модный Никас — русский Дали, русский сюрреалист, таинственный и загадочный. Женщины стали звонить, предлагать встретиться, даже знаменитые актрисы, эстрадные звезды… Меня снимали, всюду приглашали. Я перестал ездить зарабатывать в Италию и Великобританию.
Потом ушла мода на сюрреализм, пришла классическая история — портреты. И мне стали заказывать портреты. Я стал придумывать разные техники и разные подходы: делаю каждого героя индивидуально. Я не повторяюсь. Путина, например, делал в кубизме на императорском фарфоре для Эрмитажа.
— А вы с аппаратом Путина согласовывали такой странный портрет?
— Нет. Официальный портрет я, конечно, согласовываю. Но такой — нет. Был еще один портрет Путина, который я писал как бы для себя, но он очень понравился президенту, и Лавров заказал 550 таких портретов для всех посольств мира.
— А сколько «Путиных» у вас?
— Я писал президента два или три раза. Первый портрет — в 1999 году, по заказу Черномырдина и Вяхирева. Путин был тогда директором ФСБ. Я увидел его выступление, и мне он понравился — я писал человека, личность.
— У вас есть чудесная история, как вы написали первый в жизни портрет, и это была Софи Лорен.
— Я в детстве и в юности рисовал Софи Лорен. Встретился с ней в Италии в 1988 году, признался, что влюбился в нее в пять лет и молился на нее, как на Боженьку. У нее увлажнились глаза… Мы дружим, переписываемся, правда, я не знаю ни итальянского, ни английского, ни одного языка.
— Страшно рисовать, когда так обожаешь героя?
— Знаете, я не рассматривал их как важных персон. Я всегда смотрел на них, как на людей. Писал Алиева, спокойно с ним разговаривал и спорил — а все его окружение взирало на меня с ужасом! Меня предупредили, что до этого написали триста портретов, и ни один президенту не понравился. Мне уже не угощений, не до шашлыка — думаю, как я напишу за полтора сеанса?
А потом подумал: что я переживаю, это же не мой президент. Напишу, как есть. И это был лучший его портрет. Потому что все угождали, пытались написать в стиле «Вах! Президент!», а я писал человека, как я его представил. Простого, живого, естественного. Людей надо видеть такими, какие они есть.
— Никас, хочу услышать ваше мнение о современном искусстве. Феномены Малевича, Энди Уорхола чем объясняются?
— Если долго смотреть в бездну — бездна начинает смотреть на тебя. Ложь, произнесенная тысячу раз, становится правдой, помните, как Геббельс говорил? Работает пиар. Больше ничего. Из сущих пустяков, из ерунды сочиняются некие объекты, и это объявляется художественной ценностью.
С наступлением эпохи промышленной революции заводы стали выпускать слишком много товаров, больше, чем нужно. Перестали исходить из потребности. Чтобы все употребить, нужно было рекламировать. На этом основана история бизнеса.
— Но при чем тут искусство?
— С искусством то же самое. Рекламируешь — и тебя покупают. Посмотрите, что происходит. Современное искусство создает некую тайну. Всем любопытно. что там происходит. Ты хочешь попасть в этот масонский мир, в закрытое сообщество посвященных. На этом все строится! Вы начинаете… присусендиваться, чтобы и вас взяли в этот круг избранных. Чтобы вы стали особенным, тем, кто понимает.
Так специально создаются психологические истории, в которые вы начинаете втягиваться. «Черный квадрат» Малевича не имеет никакого отношения к искусству. Но он сделал так, что он ушел за 60 или 80 миллионов. До него точно такой же квадрат рисовали Роберт Флад, Альфонс Алле («Драка негров в подвале») за триста лет до него, так они стебались над современным искусством! А Малевич начинает объяснять что это манифест, великая картина. Это бред.
— Но что-то из современного искусства представляется вам достойным?
— Я был в Лондоне, в метро. И вот толпа — человек 30-40 — внезапно остановилась. И потом так же внезапно двинулась дальше. Это продолжалось несколько минут, наверное. Такой перфоманс, акционизм — интересно. Но когда люди рубят топором иконы…
Или «Третьяковка» купила ветку, наклеенную скотчем на фанеру. За 100 тысяч евро. Знаете эту историю?
— Нет.
— Ну что вы. (Достает смартфон, находит телевизионный сюжет.) Это обычная ветка от дерева. Ее продели в рулоны скотча и тем же скотчем прикрепили к фанере. Я сказал в комментарии, что более ста лет Марсель Дюшан выставил в Нью-Йоркской галерее перевернутый писсуар с надписью Дурак. Вопрос: где все это должно находиться? Неужели в одном из главных музеев страны. В «Третьяковке» на меня обиделись.
— Но это происходит.
— Я трачу годы и месяцы — а человек нашел ветку, примотал скотчем, выдал за искусство и продал в музей.
— Может быть, это усталость от традиционных форм?
— Может быть… Но в мире огромное разнообразие форм! Столько художников, каждый индивидуален. Каждый год выпускают десять тысяч студентов-художников. Взять хотя бы двадцать человек, по пять тысяч им заплатить и сделать экспозицию в Третьяковке, уже было бы неплохо.
— Бывает ли такая история: гениальный художник, но живет в безвестности, не моден и не популярен.
— Бывает. Но очень редко. Грузинский Пиросмани. Брейгеля не воспринимали при жизни, и тех, кто его покупал, считали сумасшедшими. Спустя двести после смерти открыли Брейгеля заново. Тернер в Англии — та же история. Сейчас ради него построен музей, и теперь он гордость Великобритании. Бывает. Но ценители видят большого художника и покупают его работы заранее.
— Вы поддерживаете молодые дарования?
— Пришел ко мне недавно молодой парень. Говорит: «Я вас обожаю, вы гений!» и все такое. Я всегда немного осторожно отношусь к таким восторженным. Но он прислал мне свои картины — нарисовал меня и Дали рядом. Очень-очень неплохо! Я поблагодарил, дал деньги, напутствия…
— А как его зовут?
— Я не помню. Одну мне подписал: «Никасу, гению, от Васи» — и подпись. Даже фамилии не знаю…
Я думаю, и здесь, в Челябинске, такие художники есть. Безусловно! Они теряются. Надо их не забивать, а наоборот, поощрять.
— Как это сделать?
— Я не знаю. Я пробивался сам. Я никогда не думал, что буду зарабатывать на искусстве. Я работал сторожем, дворником, разгружал вагоны.. Что только не делал. В 1980-е стали потихоньку покупать мои работы галереи в Италии, в Англии… Выставлялся в Японии, в Италии на эротических выставках. Мне говорили, у нас нет эротики. Но я шел к своей цели, экспериментировал, искал. А потом Листьев объявил, что вот, живой сюрреалист у нас здесь..
— Это чудесная история везения?
— Нет. Я работал всегда. Настоящее пробьется. Я искал себя. А сейчас мне звонят: научите, как продаваться, и где вы берете краски, и как их смешивать… Вот таким художникам лучше всего делать перфомансы.
— Скажите, пожалуйста, как меняются стандарты женской красоты? Тем более вы начинали с эротической темы.
— Стандарты меняются. Но я остаюсь со своим традиционным, с юности воспитанным восприятием. Нет некрасивых женщин, есть плохие художники, так писал Рафаэль. Я бы добавил: и плохие фотографы.
Дело в том, что в природе нет красоты, как таковой. Красота — понятие собирательное. Всякий человек красив. Если он опрятен, чист, ухожен, тогда неважно, какой нос и какого роста.
Мэрил Стрип не красива — но красота у нее невероятная, глаз отвести невозможно. Анна Маньяни, Ани Жирардо, которых я видел, знал, не были красавицами, но они божественны. Дали влюбился в косую страшную тетку: если вы посмотрите на фотографии Галы, вы убедитесь. Но обожал ее всю жизнь и рисовал. Георг, король Англии, красавец, от престола отрекся ради какой-то женщины, странной, простолюдинки. Но ему она казалась красавицей.
Духовная красота видна. Внутренняя красота переходит во внешнюю. От человека как будто исходит что-то… В энергетике весь фокус.
